Профессиональные статьи и репортажи о Свияжске

Мария Герасимова

Остров возник из-за горы внезапно, даже испугав этой внезапностью, и закачался на волнах в непрерывно меняющемся свете солнца. Свияжск!

Неужели я наконец попаду туда?
Многие годы этот берег оставался для меня недоступным. Сколько раз я собиралась туда, сколько причин влекло, скольким гостям пыталась его показать — все безуспешно.

В последний момент что-нибудь менялось, и я поворачивала обратно.

Однажды даже сошла с парохода за минуту до отплытия. Остров не подпускал к себе.
И вот, наконец, он там, внизу, еще десять минут на машине с горы, десять — на поиски перевозчика, пять — на лодке и я ступлю на его землю…

По кому звонят колокола?

В Веденке, деревушке на берегу напротив острова, найти перевозчика оказалось затруднительно.
Лучше бы мы шли водой: из Казани по Волге до острова два часа хода на «Мошке» — маленьком «МО».

А погода, между тем, портилась. Волны высокие, ветер сильный. Не видать и лодок, идущих с острова.

Час уже прошел, как стоим с фотокорреспондентом Димой и ждем. Но вот как-то странно, зигзагами, отходит еще едва видная лодка. Это свияжские едут на кладбище перед праздником — завтра Троица.

Прошел еще час тягостного ожидания, погода окончательно испортилась. Уговорить хозяина лодки взять нас в обратный путь тоже удалось не сразу.

Но, наконец, уже окончательно нетрезвый (этим и объяснялось зигзагообразное движение его лодки), он начал сталкивать ее в воду.

Отплыв метров десять, мы поняли, что мероприятие сие опасно для жизни.

Дмитрий, закрывая сумку с камерами какой-то дырявой пленкой и с ужасом глядя, как лодку стало мотать, словно щепку, начал было держать речь: «У меня аппаратуры на 50 тысяч, может, вернемся?» — вдруг сник: поздно — мотор уже работал во всю и лодка набрала ход. Лодку звали дора, именно так, без кавычек.

Железная баркасина, широкая и низкая, порой полностью проваливалась между волнами, которые, ударяясь в борт, равнодушно захлестывали нас с головой. Несколько раз казалось, что лодка вот-вот перевернется.

Сердце мое тогда замирало, и слова молитв, какие знала и не знала, сами собой срывались с мокрых губ. Но вот остров закрыл нас от ветра — самое бурное место было пересечено. Вышли мы из лодки мокрые до нитки.

Лодочник стыдливо отказывался от валюты общероссийского значения — законной платы за перевоз, но прямо-таки в краску вогнал его нацеленный на него объектив… Под ногами была земля Свияжска.

Его называли «Розовый город»

Где же люди? Ветер закручивает пыльные смерчи на пустых улицах. Вороны, собаки, куры… Никого. Пустыня.

Первый человек, встреченный нами — на облупившемся пьедестале (правда, недавно побеленном), насупив брови, с трещиной на лбу, твердо сжав губы, — серебряный Ленин; глядит куда-то вбок и вниз.

Как странно, еще и получаса жизни не прошло здесь, а уже душа становится такой же пустынной, как остров…

Слепые глазницы окон полуразрушенных строений, давно забывших свое предназначение, ржавая вывеска «Кафе», опять развалины, пыль, ветер…

И вдруг упоительно-белым, сияющим светом на фоне грозового серо-синего неба вспыхнул храм — церковь Святых Равноапостольных Константина и Елены. XVI — XVIII века. Остров ожил.

И люди, оказывается, есть. С грехом пополам находим дом мэра Свияжска Евгения Васильевича Игнатьева.

На долгие стуки выходит невысокий мужчина с рыже-седой бородой и усами, как у казака. А и впрямь родословная его от ссыльных казаков.

Да, это действительно он, мэр этого Богом забытого города. Домик у него такой же, как у всех, единственное отличие — желтые сосновые бревна около ворот. Говорит быстро, уверенно. — Что же это, Евгений Васильевич? Такое запустение вокруг…

— Да, гибнет остров, но сейчас немного лучше, чем три года назад, когда я стал мэром, хотя и рано еще говорить, что процесс вымирания остановлен. Если не помогут нам в ближайшее время, через несколько лет здесь никого не останется.

И в течение почти часа, как бы боясь, что его не дослушают, быстро-быстро вываливает мне в душу многолетнюю боль и свою, и острова.

То, чем ему сейчас приходится заниматься, даже нельзя назвать профессиональной деятельностью мэра, это какая-то мешанина из текущих вопросов и проталкивания той стратегии, которая была обозначена еще в 94-96-м годах.

«Я называю этот безумный процесс „возрождением“. Все это перемешивается с политической борьбой и местными неурядицами. Остров для Татарстана — неизвестно, что такое.

Высшие эшелоны, во главе с президентом Шаймиевым, конечно, относятся нормально, но весь средний слой татарстанского истеблишмента по-прежнему воспринимает Свияжск как памятник порабощения татарского народа.

Это ясно из того, что документы по Свияжску, которые должны были быть приняты еще несколько лет назад и которые без проволочек принимаются по другим памятникам, до сих пор не приняты. Я отвечаю за свои слова»…

Убиение города

Документы — это государственная целевая федерально — республиканская комплексная программа: социально-экономическое, экологическое и архитектурно-художественное возрождение Свияжска, концепция, разработанная в 98-м году и рассчитанная на 50 лет.

Уникальный государственно — правовой эксперимент, который позволит острову, полностью сохранив свою специфику, выйти на нормальный уровень существования.

Это фундамент для принятия следующих законов о развитии Свияжска. Документ для России уникальный.

Убиение города началось еще в 1953–1957 годах, когда он был на 70 процентов разрушен во время заполнения Куйбышевского водохранилища.

А может, и намного раньше. Десятилетия советской власти дали острову концлагерь, колонию для несовершеннолетних, психбольницу, интернат для умственно отсталых детей.

За несколько последних лет в приказном порядке перестали существовать все эти учреждения. Жив пока только интернат.

Просто закрыть его нельзя. Надо сначала найти место, куда деть детей, да и люди окончательно останутся без работы. Здесь все связано. Это же остров.

Отсюда даже уехать проблема. Дело поправил бы паром, но один его заход стоит около тысячи. Как-то приезжал президент Шаймиев, распорядился дать три миллиона, но получили из них крохи. Острову нужна дорога, а она и была когда-то — Сибирский тракт, историческая, со стороны Московского тракта.

По ней проехало немало великих людей. Сейчас она там же, где и заливные луга, кормившие и монастырь, и все население, — под водой.

Сегодня на острове, по данным санэпидстанции, самая грязная вода в Татарстане. На нем более 170 (!) свалок, которые накапливались в течение 80 лет, и это только видимые — вывозить мусор проблема, все это просто закапывалось. Два колодца полностью загажены.

А ведь когда-то в монастыре была самая чистая вода в округе. Можно ее, конечно, очистить от нитратов, но это сложно, а главное, дорого. Нужны рабочие руки, но людей негде селить — дома рушатся, и зарплату нечем платить.

«На моих глазах, — продолжает Игнатьев, — фрески в Успенском соборе гибнут — там ведь хранили овощи, здание полностью больное, его надо лечить. Но спасать надо комплексно и целенаправленно: высушить подвалы и само здание, укрепить фундаменты и штукатурку, восстановить испорченную вентиляцию и отопление и только потом браться за реставрацию фресок.

Правда, монастырь сам уже много сделал, даже можно сказать, что за полтора года сделал в плане реставрации больше, чем государство. Но монастырю нужны квалифицированные специалисты, которые помогали бы не делать ошибок».

Некоторое время назад появилась некая бельгийская ассоциация «Казань — Брюссель», созданная для спасения Свияжска. Ее председатель Поль дю Бранфо, предложив свою бескорыстную помощь, поставил в известность одного из директоров ЮНЕСКО, и дело завертелось.

Но опять неладно. Дю Бранфо, в лучших традициях российского мошенничества, обманули с покупкой дома на острове для базы, и с тех пор благодетеля не видно. А документов, чтобы ЮНЕСКО взяла город-остров под охрану, надо собрать несметное количество, и это тоже стоит больших денег.

Кстати, одно из условий ЮНЕСКО — сохранение, хоть и в полуразрушенном виде, всех исторических деталей (в том числе и дороги) и отсутствие высоковольтной вышки, которую поставили на острове несколько лет назад без ведома Игнатьева и которая, как и памятник вождю, уродливым бельмом сидит на ясных глазах светлого острова.

«Я сейчас ассенизатор, — говорит Игнатьев, — Господь каждому определяет его путь. А я — православный, и этим все сказано. Раньше Свияжск называли „Розовым городом“. В мае он утопал в садах. Да… розовый город на острове дураков. Пушкин свой остров Буян со Свияжска списал, гравюра есть старинная, тех времен.

Здесь в XIX веке и мостовые были каменные, и корпус военный стоял, и жизнь светская била ключом…» Увы, Евгений Васильевич, не было этого. Не было.

Деревянная Троицкая церковь

А была в весну, года 1551, — деревянная крепость. Когда в 1547 году первый поход Ивана Грозного на Казань не удался, он понял, что без опорной базы, недалеко от Казанского ханства, не обойтись.

В верховьях Волги, в районе Углича, нарубили леса, собрали город, разметили, а потом разобрали, сплавили и за месяц собрали в 30 километрах от Казани крепость. Стратегическое положение выбранного места было великолепно.

Тогда это был всего лишь выступающий из правого берега холм. Речки Свияга и Щука, омывавшие его, непросыхающие болота, окружавшие холм после весеннего половодья, и трехкилометровое расстояние от Волги полностью исключали возможность внезапного нападения, а также позволяли сохранить до поры до времени в тайне постройку крепости.

В апреле, года 1551, когда вскрылась Волга, суда, «везущи с собой готовы град деревян… того же лета нов, хитро сотворен», поплыли вниз по реке.

Это Никоновская летопись. Караваном командовал бывший Казанский хан Шах-Али, ставленник Москвы, надеявшийся при помощи русских вновь занять престол.

Одновременно с Мещеры, из Нижнего Новгорода и Вятки разными путями подошли рати русского войска, заняли все переправы по Волге, Каме и даже Вятке, чтобы «воинские люди из Казани и в Казань не ездили», лишив крымских и ногайских татар возможности прийти на помощь казанцам.

Одновременно отряд в две с половиной тысячи под предводительством князя Серебряного начал военные действия, разоряя посад Казани и убивая его жителей. Когда Казанский хан узнал о крепости, было уже поздно что-либо предпринимать — дело было сделано.

24 мая 1551 года Свияжск был заложен. Все, что сегодня осталось от того первого города, — деревянная Троицкая церковь.

С 1552 по 1557 год длилась Казанская война; когда мирные времена все же настали, образовался Свияжский уезд. Еще в 1555 году архиепископ Гурий основал здесь Свято-Успенский монастырь, первым настоятелем которого стал архимандрит Герман, убитый опричниками по молчаливому согласию Ивана Грозного.

Его мощи и стали святыней монастыря. Последний всплеск стратегического значения города — период Смутного времени. Казань была на стороне Шуйского, а Свияжск, на стороне лже-Дмитрия.

Почти до конца XVII века Свияжск еще жил полной жизнью, однако, окончательно утратив былое значение, начал уступать роль административного и торгового пункта Казани. Но остался монастырь — цитадель христианства, куда стремилось много людей и который официально считался самым богатым в Казанской епархии.

А остров Свияжск — это уже советская «экзотика», результат затопления при строительстве Куйбышевской ГЭС. Там, где мы чуть не утонули, была сухая и твердая земля, по которой шли люди и грузы. Ивану Грозному не нужен был остров, иначе как бы он переправлял туда войска — ведь они приходили своим ходом. Сегодня эта нестыковка истории и действительности вводит в заблуждение многих.

Да и размеры острова не позволяют предположить, что здесь когда-то могло быть большое поселение. Раньше в Свияжске жили 5 — 6 тысяч человек, сейчас — от силы 300.

Все, что осталось от былой славы, мощи и красоты Свияжска, — это монастыри да церкви. И Пушкин не списывал свой остров Буян со Свияжска. То, что Александр Сергеевич был в Казани, — это точно. Его пребывание известно до минут.

Но ни в одной из многочисленных пушкиноведческих книг нет подтверждения этой легенде. Хотя, при известной доле воображения, глядя на старинную гравюру Свияжска, всю в частоколе церквей и монастырей, можно представить, что это и есть остров Буян.

…Погода все хуже, пошел дождь. Маленькая, выкрашенная современной зеленой краской, древняя Троицкая церковь, как бедная родственница, тихонько стоит возле величественного собора Божьей Матери Всех Скорбящих Радости, построенной в ложновизантийском стиле, модном в начале XX века.

Именно тогда она была возведена. Это территория женского Иоанно-Предтеченского монастыря. Все заперто. Никого. В окнах собора видны наваленные грудами картонные коробки.

А вот и Троицкая церковь. Поворот ключа (с нами Евгений Васильевич Игнатьев) — и законсервированное время вздыхает от наших шагов, будто ему самому уже не под силу ноша в четыре с половиной столетия.

Широкие доски, лавки, на которых можно и поперек спать, тяжелые деревянные засовы, ажурные, почти не тронутые ржавчиной чугунные скобы, железная лампа, не зажигавшаяся бог весть сколько десятилетий.

И бревна громадные, из которых церковь сложена, те самые, срубленные еще в Угличе. Древний полумрак разрывают какие-то далекие звуки…

Президентский катер

Что это или кто? Шуршат доспехи, позванивает оружие, только голосов не слышно, а впереди — сам Иван Грозный, молится — он приходил сюда помолиться перед сражением, еще недавно здесь хранились его доспехи.

Но почему один из святых иконостаса так похож на ПетраI? Как они тут жили тогда, как выглядели на самом деле? Их все больше — молчаливых и едва проступающих сквозь толщу веков.

Как-то нехорошо становится, уходить надо, это их место, последнее, что им осталось…

Тишину взрывает свист ледяного ветра, как только выходим из церкви; захлопываются широкие ворота в прошлое, и настоящее — мальчишки, продающие вымытые рекой древние монеты, — мгновенно переносит в год 1999-й.

Игнатьева неожиданно останавливает кто-то из местных. Последующий диалог — в лучших традициях российской глубинки. — Когда зарплату дашь… пресядатель…

— Нет денег пока.
— А катер… на что купил?
— Я не покупал.
— Ты знаешь, я психбольной… я тебя щас возьму и зарежу…
— Катер нам подарил президент.
— А бензин… на что покупаешь, а?
— Бензин покупаем из бюджета.
— Тогда три рубля дай…
— Да нет у меня!
— А на что бензин покупаешь?..

И так минут пятнадцать. Вечером мать этого парня, узнав о разговоре, придет к Игнатьеву извиняться. А катер действительно президентский, дорогой, не по карману людям.

Сжигает 28 литров в час, переправиться на левый берег в Зеленый Дол и обратно — 100 рублей одна поездка. Не тянут.

Долго идем вдоль монастырской стены: скоро в Успенском соборе служба. Наконец, стена кончается, и снова становится видна Волга.

Вот она, Татарская грива, Татариха, островок, где покоятся исстрадавшиеся кости пяти тысяч жертв ГУЛАГа, а на берегу, прямо в 30 метрах от ворот монастыря, еще одна братская могила — 95 политзаключенных. К Татарихе по воде дугой тянутся шесты — это вехи древней дороги…

Нас догоняет высокий красивый монах. Полы плотной рясы бьются на ветру.

Шаг широкий, уверенный, какой-то даже хозяйский. Это оказался сам отец Кирилл, настоятель монастыря. Всего 29 лет ему, в миру Вячеславу Коровину, а взгляд глубокий, голос тихий, твердый. Знакомимся и идем в Успенский собор вместе.

Типично псковская архитектура с более поздними барочными переделками — и неудивительно, строили-то псковские каменщики, направленные по приказу царя в Казань и возводившие там кремлевские укрепления. Всходим на широкое крыльцо.

Дверь из толстой деревянной решетки и тихий сизый мрак. Низкий свод расписан синими холодными тонами, каменные плиты пола, местами зияющие обвалами, прикрыты жестью и досками.

Холодно, могильный какой-то холод, до костей пробирает. И вдруг взлет вверх — и обвал теплых красок. Со всех сторон фрески. На столбах, в проемах окон, на стенах, на потолке. Ни сантиметра пустого.

Вся библейская история — от грехопадения Адама и Евы до распятия и воскресения Христа. Поднимаю голову — и летит на меня из центра купола, нет, не Иисус Христос, как полагается по христианской традиции, а Бог Саваоф, на коленях у него, с голубем в хрустальной сфере мира, Христос Эммануил.

В центре — фреска Успение Божьей Матери, потому и монастырь называется «Успенско-Богородицкий».

Отец Кирилл тихо рассказывает о фресках, и по мере того как длится его рассказ, мне все более хочется незаметно стереть со своих губ помаду…

Две легенды

Мой взгляд скользит по стенам как бы вслед за словами отца Кирилла и вдруг спотыкается. Боже святый!

На столбе, нависая могучей фигурой и все равно как бы паря в своей легкости, стоит, опершися о меч, чудовище с телом человека и головой то ли лошади, то ли собаки.

И это — христианская фреска? Да, отвечает отец Кирилл. Это мученик Христофор. Его обычно представляли с песьей головой, а в Свияжске он с лошадиной.

Существуют две легенды, по одной из которой Христофор был столь прекрасен лицом, что, боясь дьявольского искушения впасть в какие-нибудь грехи, молил Бога сделать его не столь прекрасным, и Бог услышал его молитвы, и стал он уродлив аки пес.

По второй — родился он в племени кенокефалов, людоедов, которые были ужасны лицом, и по принятию христианства принял мученическую смерть, а идя на казнь, сказал проповедь, и уверовали несколько тысяч человек.

Церковь боролась с подобными изображениями святых, и один из настоятелей монастыря, бывший Тобольский архиепископ Евлампий Пятницкий, в 1859 году даже писал в Священный Синод, настойчиво советуя переписать фрески, исходя из того, что «порядок расписания не имеет богословской мысли и не каноничен».

Но фреска, изображающая мученика Христофора, как и другие «неканонические», до сих пор целы, и отцу Кириллу известно, что еще только в Нотр-Дам есть скульптурное изображение мученика Христофора.

Отец Кирилл зажигает люстру, и купол взрывается ультрамарином и охрой, которые сверкающим водопадом низвергаются вниз.

А в алтарной части есть фреска, выполненная еще при жизни грозного царя.

На ней Иван Васильевич стоит в венце царском, а на столбах вокруг — святые угодники Божьи, митрополиты, архиепископы, епископы, все, кто способствовал становлению Государства Российского, собиранию земель русских.

Иоанн Грозный, выполненная при жизни царя»>Кто вы, древние изографы, сколько вас было, как вас звали? Молчат летописи, ни в одной нет упоминания об артели, расписавшей эти стены, которые на сегодняшний день — единственный, почти целиком уцелевший, полный цикл стенной росписи середины XVI века.

Неисповедимы пути Господни

К службе собор преобразился: пол усыпан травой, стоят срезанные березки. Тихо рассыпался звон кадильницы.

Отец Кирилл в праздничном облачении стал взрослее своих лет.

Хоть и не знаток я в церковных песнопениях, но как-то странно они здесь звучат, может, это стены такие? Звонко и вкрадчиво, и тайна в них.

Древняя музыка слов оживляет стены, и как в «Андрее Рублеве» Тарковского, поплыли цветные фрески, истончаясь красками в белые раны обвалившейся штукатурки.

Пахнет травой и ладаном. На службе — монахи, Игнатьев с сыном, одинокая женщина и мы. Больше никого.

За стенами воет ветер, дождь льет, холод от пола подбирается к сердцу. Как долго длится день!

Странно, почему тихо, ведь должны же звонить колокола? Колокола, вот в чем дело. Нет их. Украдены. Переплавлены. Расколоты.

Вот и кончилась служба, хотели, было, попрощаться, но ведут ужинать в Никольскую трапезную церковь. Трапезная, как пасхальное яичко, сияет, отремонтированная, — пол в кафеле, беленые стены, желтые сосновые столы и скамьи, изразцы.

Подают неимоверно огромную (для меня) порцию рыбы (которую ловит для монастыря спецбригада). Во все время трапезы монах читал притчу. Из-за стола все встали одновременно, по серебристому звону колокольчика улыбающегося отца Кирилла, который снова в черной будничной рясе, снова помолодел.

Но и это еще не все — идем к нему в кабинет. Да, нувориши могут отдыхать! Стены в тисненых обоях, паркетное покрытие, мягкое кожаное кресло, радиотелефон, ковер на полу, в шкафах — спины богословских книг, тисненные золотом, огромный старинный стол, выпрошенный у директора музея, — но все это с миру по нитке, своих денег на такое убранство нет. Отец Кирилл откидывается в кресле, веселый, как мальчишка.

— Кабинет исторический, здесь до меня последовательно сиживали начальники концлагеря, колонии для малолетних преступников, психбольницы, музея. Теперь вот я. Хорошая преемственность!

В монастыре сейчас 30 человек насельников, и каждый день приходят-просятся человека три-четыре, но отец Кирилл берет не всякого: кто ленивый да выгоду для себя ищет — прочь со двора.

А люди здесь разные. Дьякон, что с татуировкой на руке, — бывший московский следователь; молодой монах, что рядом с ним служил, — только освободившийся заключенный, сидевший за стрельбу на улице и убивший несколько человек.

И каждый — какой-то особенный. Сам Игнатьев, 55 лет, с высшим архитектурным образованием, вполне беспечально живший в Казани, вдруг восемь лет назад все бросил, крестился и навсегда уже связал свою жизнь с островом.

Глядя на отдыхающего после трудов долгого дня отца Кирилла, как-то невозможно отделить его от его предшественников. Гордые их тени плотно стоят у него за спиной — от этого и силы Бог дает.

Илларион на Соборе 1566 года подписал приговорную грамоту об отказе перемирия с Польшей, Сергий участвовал в избрании на царство Бориса Годунова, Дмитрий в 1752 короновал императрицу Елизавету; Мартирий начал в середине XIX века реставрацию храмов и фресок, Евлампий продолжил, Вениамин в конце XIX века закончил; Амвросий, обвиненный в содействии убийству в июне 1918 года группы большевиков в Раифе, был расстрелян без суда и следствия, его решено канонизировать.

В 1923 году, после вскрытия мощей святителя Германа, Успенский монастырь закрыли, а в 1997 он был, наконец, передан под благословение Святейшего Патриарха. Тогда-то и прислали из Раифы отца Кирилла. Полтора года он здесь. И чтобы поднять из руин монастырь, силы нужны великие и терпение, да еще вера глубокая.

На прощание прозвучали слова отца Кирилла, заглушаемые воем ветра:
— Если монастырь сфотографировали, не утоните!

Возвращение показалось выныриванием из глубокого колодца, длиной в четыре с половиной века. И душа уже не была пуста. И даже донесся слабый звон колоколов. Свияжских. По ком они звонят? И многие ли слышат их?

Статья опубликована на сайте vokrugsveta.com 2 февраля 2007 года.